Костомаров выудил из великой Тарасовой сокровенное: кто первооткрыватель фигурки, тренировки в США, японцы
Недавно олимпийский чемпион Роман Костомаров решил попробовать себя в роли интервьюера и запустил подкаст «По душам». Гостьей нового эпизода стала легендарная Татьяна Тарасова. Sport24 записал для вас все самое интересное — получилось очень тепло и познавательно.
— У нас тет-а-тет никогда не получалось побеседовать.
— Слава богу, чтобы ты выбрался, из этого ужаса выскочил, в который попал. И все хорошо.
— Пронесло — да.
— Пронесло.
— Хорошо, что были близкие рядом, жена, и была колоссальная поддержка людей, которые сильно переживали. Оксана мне говорила, когда я пришел в себя, что Татьяна Анатольевна звонит, узнает, как самочувствие.
— Я все время звонила. Не могла жить. Меня крутило внутри. Когда ты болел, у меня стояли свечи, фотография. Они до сих пор стоят.
— Спасибо вам огромное за вашу поддержку. Всем спасибо огромное, кто переживал и болел за меня.
— Все переживали.
— Чем вы сейчас занимаетесь?
— Хожу на тренировки. Смотрю программы следующего года: пары, одиночников, танцы — всех смотрю. У нас уже прошли юниорские прокаты.
— Как вам юниоры сейчас?
— Мне кажется, они у нас есть. Это самое главное. И у мальчиков, и у девочек.
— За время вашей профессиональной деятельности сменилась целая эпоха. Как изменилось фигурное катание со старта вашей карьеры?
— Стало совершенно другим. Другой подход, задачи все те же — быть первыми всегда и везде. Мы и раньше хотели не только участвовать, но и побеждать. Тогда мы участвовали очень мало. И сейчас хотим участвовать, потому что совсем не выступаем. Это как раз повторяется.
Подход, тренировки… Ром, ты сам знаешь. Ты выиграл Олимпийские игры с Танюхой [Навкой]. Сколько вы тренировались? 4-5 часов в день — обязательно. Без этого позиция не встает на место, если ты не делаешь, сколько можешь.
— Вы видите те изменения, которые внесли в фигурное катание, сейчас?
— Какие-то вижу. Я занималась программами, композициями. Теперь программы стали как мини-спектакли. Люди потянулись за этим: стали делать не просто элементы со связками или под медленную часть — медленную, а под быструю — быструю. Они стали делать композиции.
— К вам обращались абсолютно все фигуристы. И мы с Татьяной приезжали к вам в Коннектикут, когда вы там тренировали, чтобы посоветоваться. Вы всегда знали, правильный ли выбор сделан с музыкой. Это процентов 60 успеха.
— Это точно. Музыка заставляет тебя придумывать что-то новое. Если это музыка, которую мы 150 раз слышали, идем по другому пути. Новое или исполненное по-новому — она заставляет тебя что-то услышать, понять, придумать. Такое, чего раньше не было.
— Сейчас слушаете какую-то музыку для программ?
— Я сейчас не ставлю программы. Мне кажется, в этом году я меньше слушала музыку, чем раньше. Все мое время, начиная с Нового года, было заполнено тем, что я слушала музыку для программ, показательных номеров. Каждый день по несколько часов. К середине апреля или маю понимала, что хочу сделать.
Много всего смотрела, балетов разных, ходила и здесь, и за рубежом. Ходила на спектакли, концерты, смотрела, как и кто развивается, в каком направлении работает. Мне хотелось работать в своем направлении, сделать что-то новое. Мне как-то удавалось это делать.
Я рано начала работать, в 19 лет. Как-то нашла свой путь подбора музыки, создания. Это не в один год [происходит]. К этому пришла и смогла сделать программу, которая была от начала и до конца, история двух людей, которые друг друга любили, расставались или шли вместе. Получалось. Потом у меня были прекрасные пары, которые я вела с детства. Путь каждого заставлял меня делать очень индивидуальные программы. Как [Ирине] Моисеевой с [Андреем] Миненковым танец с саблями поставить? Никак. Это были такие спортсмены, которые могли исполнять лирику, драматические номера. От этого ты придумывал им стиль, а уже от стиля — музыка. Или от музыки — стиль.
— Спортсмену, думаю, как и тренеру, тоже важно найти свой стиль. Этим ты будешь отличаться от остальных. Ваши программы всегда отличались от остальных: было, о чем рассказать, чему сопереживать.
— Спасибо тебе. Мне приятно это слышать. Я хотела, чтобы мой стиль был узнаваем, чтобы ставила мини-спектакли, как я их называла. Получилось, слава богу, но не сразу. Говорили: «А что это она там делает?»
— Кто, на ваш взгляд, сейчас или вообще за вашу тренерскую карьеру — самый выдающийся спортсмен?
— Первооткрыватели какие-то. Например, Толлер Крэнстон, который так интерпретировал музыку, что нельзя даже сказать, что он просто катался под музыку. Я до сих пор это помню, у меня бегут мурашки. Конечно, ты помнишь [Людмилу] Белоусову с [Олегом] Протопоповым. Как их не помнить? Когда они выходили, ты понимал, что будет что-то необыкновенное о любви, хотя они еще даже движения одного не сделали.
— Сейчас есть такие спортсмены?
— Таких выдающихся сейчас, может быть, которых будут помнить веками, а уж те, кто их видели вживую, запомнят до конца своей жизни, — нет.
— Почему?
— Не знаю. Может быть, сложность, которая забрала актерское мастерство. Хотя оно тоже выросло. Нечеловеческая сложность четверных прыжков, сложных подкруток, которые когда делаются, ты просто в восторге, что это можно сделать. Хочется сложные программы с новыми элементами, но чтобы я не боялась, что они ошибутся. Чтобы они были как старые, сделанные легко, музыкально и рассказывающие нам о какой-то жизни, истории. Сейчас просто добавление элемента, мне кажется, мы уже прошли. Каждый хочет поставить композицию.
— Помню, в 1991 году, когда мне было 14 лет, стадион «Юных пионеров» — вы тогда готовили Марину Климову и Сергея Пономаренко к Олимпийским играм в Альбервиле. Наверное, каждый из молодых фигуристов хотел бы услышать от вас хоть какое-то слово, в том числе и я. Я благодарен, что вы тогда и замечали нас с Катькой Давыдовой, и подсказывали что-то. Как маленькие птенчики, которые в гнездышке с открытым ртом ждут маму, которая принесет червячочка — так мы ждали этого. Вы для нас были, как глыба, все от вас ждали этого. А вот у вас был кто-то такой, на кого вы равнялись и ждали какого-то замечания, помощи в этом плане?
— Думаю, что это был мой отец. Я ему вопросов особенных не задавала, но видела, как он работает, как он живет при этом, как он нас видит, любит, и как он нас не замечает, потому что работа, как он пишет. Я видела, как он каждый день встает в половине пятого утра, садится за стол на свое скрипучее маленькое креслице и пишет, пишет, пишет без конца огромные тома книг.
— А каким он был просто в жизни, в семье?
— Он нас с моей сестрой Галюхой очень любил. Папа понимал, что нужна профессия, потому что это самая большая любовь — дать своему ребенку профессию, в которой он был бы счастлив всю жизнь. И он был счастлив, что Галя — педагог русского и литературы, что я в 19 лет пошла преподавать. Сначала он был очень удивлен, а потом тихо гордился мной, что я не подвела семью.
— Когда были маленькой, вы же понимали, наверное, весь масштаб известности вашего папы? Понимали и, я уверен, гордились?
— Конечно, я и до сих пор горжусь. И, честно говоря, не понимаю, почему его мало изучают. Потому что отец был одним из очень немногих людей, который понимал о хоккее все. Если бы он до сих пор был, то мы бы не проигрывали никогда. Потому что с ним это было невозможно, потому что с утра до ночи голова и сердце были отданы хоккею.
Конечно, мы знали всех. Я ходила на игры с мамой, особенно на ЦСКА — «Спартак». И, конечно, не дышали, когда они с Аркадием Ивановичем Чернышевым на чемпионатах Европы, мира, на Олимпийских играх — просто не дышали, не разговаривали. У нас же это не показывали, потому что телевидение было на таком уровне, мы это не смотрели. Но мы замолкали, дома была гробовая тишина — ждали хоть какого-то известия о том, как идет матч.
— Чем вы похожи со своим папой?
— Думаю, что многим. Потому что эта преданность своему виду спорта, своей работе, такая ответственность каждодневная за это, за каждую тренировку.
— Какой была мама?
— Мама была абсолютно папина. Папа ее выбрал настолько правильно, ни в чем не ошибся. Мама всегда была на стороне отца — ну, по таким серьезным вопросам. Конечно, она больше знала о нас, чем отец.
— Она же больше времени проводила с вами, правильно же?
— Ну да. Но мама всегда работала, дома не сидела. Хотя, в общем-то, при таком папе она могла бы быть дома, но работала с утра до вечера.
Не было того, что бы не знала наша мама о нас — с мамой все обсуждалось. Она была мамой, и она была нашей подругой. Но на «вы». Не то что на «вы» я ее звала: просто она была поднята, потому что, конечно, жизнь с папой — непростая штука. Они прожили 60 лет. Все хоккейные жены приходили к нам домой к маме, чтобы посоветоваться — как быть, что делать, что с ними делать, кто хочет пить, кто хочет есть…
— Действовали через нее?
— Через нее. Потому что она знала в команде каждого человека, что ему нужно. Она была таким авторитетом.
— Ваша мама — инструктор по легкой атлетике и лыжным гонкам, папа — величайший хоккейный тренер. Вы были обречены стать великим тренером.
— Наверное. После третьего класса я очень хотела поступать в училище Большого театра, потому что неплохо танцевала. У меня большой шаг, большой прыжок, внешние данные, подъем. И все мои близкие подруги, которые были на год старше меня, попали в хореографическое училище путем отбора, без всякого блата. Я очень туда хотела — во-первых, с подругами рядом, я компанейская такая. А дома это как-то при таком молчании мамы было. Она просто ничего мне не говорила, просто смотрела на меня, в своем ли я уме.
Мама разговаривала с папой и сказала: «Танька хочет пойти танцевать, у нее все подруги в школе Моисеева, она хочет туда». Я очень туда хотела, и мама этого боялась, потому что если я хочу — я буду туда поступать. Она сказала папе: «Толя, ты вообще имей это ввиду, когда с ней будешь разговаривать». Папа помолчал и сказал: «Нина, у нас в семье артистов не было и не будет» (смеется). Это было единственное и последнее, что по этому поводу сказал папа. Так оно и получилось.
— Не обижались?
— Нет, потому что мы уже вошли в сборную с Сашей Тихомировым, потом с Жорой Проскуриным. Я уже понимала, что что-то могу здесь, у меня как бы свое дело пошло.
На работу так же попала: я же в 19 лет вся выломалась, не могла больше тренироваться, у меня вылетали руки. И я пошла тренировать. Отец сказал: «Рановато, Нина, она». Мама говорит: «А что ей делать, если физически она этого не может?» Он говорит: «Я этого не понимаю». Действительно, тяжело понять, когда такая молодая, здоровенная. В общем, я пошла и пошла.
— Страшно было?
— Нет. К каждой тренировке готовилась, набрала себе с первого дня Людмилу Суслину и Александра Тихомирова, с которым сама каталась, 11-летних Ирину Моисееву и Андрея Миненкова, которые потом у меня стали чемпионами мира. Я полностью погрузилась в это дело, мне стало очень интересно.
Сам понимаешь, раньше льда было не столько, сколько сейчас, особенно для сборных команд. Я отсутствие льда чем-то заменяла, у меня были специальные уроки не хореографии, танцев, которые мы на полу танцевали — что-то такое работало, что-то я заменяла. Надо, не надо — все равно надо быть в деле.
— В 19 лет решиться на самостоятельное тренерство — смело. Как находили общий язык?
— Мне позвонил мой партнер, Сашка Тихомиров. Когда тренировались, ходила постоянно к нему в школу, чтобы к соревнованиям допустили, потому что у него были только двойки и колы. Он вообще гулял, не приходил. Но на тренировки ходил всегда. Саша мне позвонил и говорит: «Тань, я тебя очень прошу. Ты вроде как закончила, но тренировать некому. В сборной 6 пар, но никто нас тренировать не хочет. Придешь?» Естественно, приду. И все, понеслась хромая в баню.
— Помните, как вас впервые поставили на лед?
— Как впервые поставили — не помню. Купили коньки с ботинками, вот это я помню. Ни на чьих коньках я не каталась, у меня были свои ботиночки и конечки. Это было не на стадионе Юных Пионеров, где потом каталась всю жизнь. Был маленький каток — может, 6 на 8. Как большая комната. Он работал с утра до ночи, там даже хоккей катался. Шайбу как дадут! А там укрытие из тряпки, кому-то в голову прилетало. Я там начала.
— Папа отвел?
— Нет, это все мама. Папа на коньках, и я на коньках. Всех, конечно, водили родители, но мама не могла, поэтому меня водила няня. Помню, как каталась на этом катке. Катанием, конечно, это вряд ли назовешь, но, в общем, падать я не любила. Как-то ходила, потихонечку все учатся.
— А каким вы меня помните?
— Очень способным. Вы так с Катькой [Давыдовой] хорошо смотрелись, такой вид классный. Подходили друг другу: дети, но такие красивые, по росту сошлись. Ты держал, как мужик должен [держать].
— Поначалу не очень держал, потом уже техника подтянулась. Я-то пришел из театра на льду, а Катя в одиночном катании была. Было тяжело поначалу, пришлось нагонять. Но в 1995-м мы выиграли юниорский чемпионат мира.
— Ну, слушай. Вы выиграли юниорский чемпионат.
— Тогда, по-моему, и Леха Ягудин выиграл в Австралии.
— Тогда я Леху еще не знала. Я его узнала позже. Думаю, компания у вас должна была быть серьезная.
— Когда вы были маленькой, кто ходил на ваши соревнования? Мама или папа?
— Мама ходила. Папа никогда не ходил. Но мама работала: если соревнования проходили днем, то никто не ходил. Я в этом смысле как-то не избалована. Потом говорила: «Мам, мне как-то хочется, чтобы ты пришла». И мама стала ходить на соревнования, отпрашивалась на работе. Чтобы стоять рядом со мной, оберегать, снимать шубку — такого не было.
Я была самостоятельной. С шести-семи лет сама ездила на трамвае, мне удобно было. Мы на Соколе жили, а я ездила на стадион «Юных пионеров». Садилась на трамвай и через 15 минут на местности, как говорится. Обратно таким же образом. Иногда ехала на метро, потому что все тащились. <…> Сказала маме: «Не хочу, чтобы меня кто-то провожал или встречал. Буду ездить одна». И как-то мать согласилась. Мне дадут 10 копеек на все про все. Как хочешь — можно на метро и потом пешком.
— Папа приходил на ваши тренировки? Интересовался?
— Он знал от мамы, [что я тренирую], но папа занимался таким делом… Рома, ну хоккей! Это днями и ночами. Причем тут дочка, которая катается? Мама говорила, что Таня тренирует, у нее получается, ее ученики на чемпионате в призах. Он говорит: «Не может быть!» Просто у него не было на это времени.
Он знал, что мы с Жорой возвращались с шестым местом. Но что для него шестое место? Это провал. Мама говорила: «Таня шестое место заняла». Он отвечал: «Нин, ты что, сумасшедшая?» Я же недолго каталась в основном составе сборной, травмировалась и пошла в 19 лет работать. Папа был этому очень рад. Но он считал, что нужно начинать [тренировать] маленьких, а у меня было предложение — Саша мне позвонил. Папа сказал: «Неправильно делаешь». Я сказала, что возьму маленьких, но потом. Сейчас я должна помочь Саше. Больше он меня не ругал.
— А потом в итоге маленьких тренировали?
— Нет, совсем маленьких не тренировала. Моисеева с Миненковым были маленькими, 11-12 лет. Я их прям обожала, они для меня были воплощением танцев на льду.
— Мы выбираем свое дело или дело выбирает нас?
— Бывает по-разному. Я думаю, что мы выбираем. Есть разные пути, куда идти и что делать. В любой ситуации ты выбираешь тот вариант, куда тебя ведут твои душа и сердце. Где ты работаешь и не знаешь, это утро, день или ночь. Сутками работаешь. Первые 10-15 лет я получала такое колоссальное удовольствие, что не знала. когда ночь, а когда утро.
— Что самое ценное для вас в профессии тренера?
— Найти для детей, которых ты берешь, свой стиль, не похожий на предыдущих. Я беру чемпионов: когда ты не просто работаешь, а знаешь, зачем ты работаешь. Найти для них совершенно другой путь — и в тренировке, и в жизни, и в твоем мастерстве. Чтобы такой пары не было. У меня это иногда получалось. Но ты не делаешь это специально, а исходя из своих представлений о том, что ты делаешь, и их способностей. Таланта, который ты можешь открыть и развить.
— Что важнее — талант или упорство?
— Упорство можно приобрести, а талант — нет. Он или есть, или его нет. Его в лавочке не купишь. Если он у тебя есть и ты попал на человека, который будет заниматься раскрытием и созданием тебя, то будет дело.
— Если человеку дан талант, а он его не развивает и не работает…
— Ничего у него не выйдет. Ему будет плохо. Если не развивает то, что дано Богом, в данном случае родителями, ты будешь наказан.
— Ты сам в себе потом разочаруешься. Мне с детства все говорили: «Какой же талантливый мальчик, но где-то чего-то пока халявит и не доделывает». Мне объясняли, что есть много талантливых танцоров, реально талантливейших, которые канули в никуда. Ничего из них не получилось, потому что в какой-то момент, наверное, были слишком самоуверенны, что все будет хорошо и без работы.
— Я таких не знаю. Все, у кого были способности и кто попал к нормальному тренеру, были раскрыты, придуманы. Тренер живет этим. А чем еще жить? Только простыми или сложными тренировками? Он формирует этого талантливого человека, формируя и вытаскивая этот талант.
— Как распознать этот талант?
— Это и есть профессия. Есть глаза, есть чувства — есть все.
— Леха Ягудин частенько говорит о том, как вы его называли летающей табуреткой. Из этой табуретки выстругать потом такое замечательное кресло, трон…
— Это его и мое достижение — какой он был и каким стал. И дальше он уже может идти по жизни сам, что он и делает — берется за одно, второе, третье. Как и ты. Но я сначала думала, что сосредоточусь только на технической стороне и просто путем постановки интересных программ… Знала, что займусь его коньком и он будет владеть всеми шагами. Видела, что у него тело способное.
— Вы его, в принципе, распрямили, расправили.
— Он стал красавцем неописуемым.
— Был вроде как гадкий утенок, который технически может делать все, а стать, которую вы в него заложили, это абсолютно ваша заслуга. Леха и по сей день считается великим спортсменом и легендой. То, что он по-прежнему делает на льду, у всех молодых вызывает восхищение.
— Конечно. Он умеет очень многое.
— Технически они делают, может, и больше. Но их всего восхищает его артистизм.
— И мастерство.
— Приходилось ли вам когда-нибудь разочаровываться в своих учениках?
— Ну нет.
— А если, допустим, вы видите, что человек талантливый, но он не хочет так работать?
— У меня не было такого, чтобы талантливый человек не хотел работать. Мало ли что он не хочет. Я-то хочу. Я обязана, потому что вижу и чувствую его талант. Обязана это сделать. Как — это мое дело. Обязана ему помочь, понять, что у него есть что-то такое, чего нет у других. Что на это можно будет опираться всю жизнь и развивать. Если я это вижу, то я должна это сделать. Это будет моя ошибка, если не сделаю.
— Вы много работали с иностранцами. Чем отличается работа с ними от работы с нашими спортсменами?
— С иностранцами много работала, да. С большими мастерами — с чемпионами мира, Европы, Олимпийских игр. Знаешь, у нас такие отношения, что мне могли сказать: «Татьяна Анатольевна, вы что? Действительно, что ли, шесть раз катать?» Но иностранцы этого никогда не спросят.
— Особенно японцы.
— Об этом даже разговора нет. Ты должен очень внимательно давать им каждодневную и недельную нагрузку, потому что они ничего не скажут, кроме согласия. Они будут терпеть — их легко перетренировать. Могут быть травмы. Поэтому на тебе большая ответственность за это дело. Ты должен быть профессионалом.
— Что для вас «Ледниковый период»?
— Это шоу значит для меня многое. Это что-то новое, и большая радость, когда такое новое появляется в нашем деле. Это не балет на льду, не показательные выступления. Это совсем другое.
— Помню мы с Таней (Навкой) приехали с Олимпиады и смеялись: «Что это за цирк». Видели этих «пингвинов», которые еле-еле стояли на льду. Но это оказался классный проект, который дал толчок детям, которые захотели кататься. Вся страна каталась на коньках.
— Вся страна смотрела! Где ты найдешь такую передачу, чтобы вся страна смотрела? Дома все разговаривали о «Ледниковом». Неделями ждали следующего выпуска. Спрашивали, будут ли снимать еще. И до сих спрашивают.
— Тогда никто не подразумевал, что будет такой успех.
— Что будут снимать столько лет. И что будет так интересно! А как интересно сидеть и судить, видеть, как люди сначала плохо ходили (по льду), а теперь еще и катаются. Бегают из угла в угол.
— И Илья Авербух реализовался в этом проекте.
— Илюша — просто номер один с этим делом. У него получилось и вас всех (фигуристов) заинтересовать и самому выложиться. И нас всех (тренеров/жюри) заинтересовать. Это очень творческий проект!
— Провокационный вопрос: кто ваша любимая пара в «Ледниковом»?
— Я так не могу говорить… Так нельзя. У меня все любимые. Моя любимая пара… Ты! Собирайся (выступать на льду)!
— В новом сезоне я буду рядом с вами сидеть в жюри.
— Очень хорошо! Но, может, стоит и с Оксаночкой (Домниной) выйти покататься. В начале и в конце. На показательных выступлениях. Мы все будем «за». Это будет настоящее ощущение счастья.
— Вы — сильный человек с сильным характером. У вас есть слабости?
— Есть, конечно. Как им не быть? Но я не буду говорить о своих слабостях.
— В одном из интервью вы говорили: «Чтобы добиться феноменальных результатов, нужно отказаться от жизни». Как это?
— Это и есть жизнь. Жизнь — это каждый день ходить в кафе, рестораны, на концерты? Нет. У тебя своя жизнь. И ты счастлив, что у тебя есть дело, которым ты занимаешься. Не каждому человеку так повезет, что у него будет дело всей его жизни. Не каждый человек будет абсолютно счастлив на работе. И он не будет считать, что это работа. И вот так у нас. Это жизнь.
— У вас когда-нибудь было выгорание?
— Нет. Что такое «выгорание»? Всегда есть, что делать. Каждую тренировку ты стараешься проводить лучше и лучше, чтобы выигрывать больше и больше. Если ты устал от этого, ты можешь заняться какой-то другой работой, которая тебе нужна, чтобы потом твои ученики стали лучше. Всегда можно придумать что-то новое.
— Как вы отвлекались от тяжелой работы?
— Мне надо пойти в театр (чтобы отвлечься). Мне надо посмотреть в тысячный раз, как работают в балете Игорь Саныча Моисеева, как они делают каждое движение. Как они живут в этом уже которое поколение. Мне надо в себя «напихать» того, что тоже составляет мою жизнь. Чтобы это меня побудило к новому витку жизни. Нужно читать, смотреть, слушать талантливых людей. Это интересно. Работа тренера прекрасна. Лучше не бывает.
У меня сейчас нет своих учеников, но я очень рада, что я могу прийти ко всем сборникам на тренировку, посмотреть программу, элементы, сказать свое впечатление. Может быть, что-то предложить, что-то изменить к лучшему. Для меня это как подарок. Я стараюсь быть полезной.
— Какие у вас ближайшие цели и мечты?
— У нас сейчас тяжелое время. Мы отстранены от международных соревнований. Надвигаются Олимпийские игры. Конечно, нас туда допустят. Я в этом уверена. Но мы не выступали несколько лет. Теряется привычка к нашему участию.
— Я верю, что в скором времени все нормализуется.
— Я тоже в это верю, Рома. Мы вернемся. И мы будем этому рады, и мы будем на это смотреть. Будем аплодировать своим. И чужим тоже.
— Будем поддерживать красоту фигурного катания.
— И мастерство!
