Капитана киевского «Динамо» пытали в тюрьме НКВД. Его оговорили товарищи по команде: история Щегоцкого
«В страшные годы ежовщины я провела 17 месяцев в тюремных очередях в Ленинграде», — написала Анна Ахматова в поэме «Реквием».
Ежовщина — так в СССР называли то, что позже назовут Большим террором: беспрецедентные в своей массовости репрессии 1937–1938 годов. За этот период было расстреляно 681 692 человека, арестовано по политическим мотивам — больше миллиона. Николай Иванович Ежов — народный комиссар внутренних дел СССР, один из главных организаторов репрессий — сам был расстрелян в феврале 1940 года.
Каток репрессий проехался по всем сферам жизни, в стороне не остался никто: ни высшие чиновники (за время ежовщины погибло 78% членов ЦК ВКП (б), ни великие поэты и писатели, ни прославленные спортсмены. Одним из футболистов, пострадавших от Большого террора, стал Константин Щегоцкий — капитан киевского «Динамо», любимец местных болельщиков 1930-х годов.
Sport24 рассказывает удивительную историю Щегоцкого.
Источник фото: Ґрати
28 августа 1938 года, находясь в здании НКВД Советской Украины, Константин Щегоцкий собственноручно подписал признание во «вредительстве» и «шпионаже». За несколько дней до этого у «Динамо» был матч с ленинградским «Электриком» — после игры к Щегоцкому подошли два чекиста и попросили футболиста проехать с ними. Это не вызвало у Константина особой тревоги: «Динамо» в те годы входило в структуру НКВД, все спортсмены формально числились в штате ведомства.
Тем не менее через двое суток капитан динамовцев официально стал иностранным шпионом — признание лежало у чекистов на столе. Когда Щегоцкого привезли в здание НКВД, никаких конкретных обвинений ему не предъявили: спортсмен должен был признаться «во всем» сам.
По одной из версий, Константина начали жестоко пытать: зажимали пальцы дверью, били ножкой от стула. По другой (более мягкой) — только запугивали будущими пытками и тем, что арестуют жену.
После допроса Щегоцкого бросили в камеру вместе с бывшим старшим майором милиции Александром Ряботенко — внутрикамерным агентом НКВД, ему часто давали одно и то же задание: склонять арестованных к признанию вины. Ряботенко спросил у Щегоцкого, кого уже арестовали из Комитета по делам физкультуры. Константин ответил, что Леонида Корытного, руководителя Спорткомитета республики, и заместителя Корытного Бляха.
Тогда Ряботенко сказал Щегоцкому: «Пиши, что они тебя завербовали».
Александр Ряботенко
Признание в вербовке футболисту пришлось выдумать, иначе чекисты продолжили бы его пытать. Некоторые детали для своего рассказа Константин взял в книге Леонида Заковского — заместителя Ежова, который в 1937 году выпустил две брошюры о работе иностранной разведки против СССР. Тексты Заковского читали на часах политинформации и перепечатывали в прессе — неудивительно, что Щегоцкий запомнил один из них.
Итак, вот в чем признался капитан киевских динамовцев:
В октябре 1935 года после матча сборных Турции и СССР в Стамбуле игрок московского «Спартака» Андрей Старостин предложил мне отдохнуть в местном борделе. До этого в советском торговом представительстве был банкет, где все футболисты, в том числе и я, здорово напились. Проснувшись, я не обнаружил возле себя проститутки, с которой провел ночь, зато увидел на стуле напротив капитана турецкой сборной Хюсню.
«Что это значит?» — спросил я у турка, вспомнив, что тот немного говорит по-русски. Хюсню ответил, что успел сфотографировать меня с проституткой и собирается передать снимки представителю советской делегации. Я взмолился, чтобы Хюсню этого не делал. Тогда турок выдвинул условие: все останется в тайне, если я буду передавать ему информацию о количестве физкультурников и физкультурном движении на Украине.
После я подписал документ на турецком языке и стал агентом турецкой разведки.
Осенью 1936 года турецкие футболисты приехали в СССР с ответным визитом, среди прочих в Киев прибыл и Хюсню. Турок спросил у меня, удалось ли мне найти что-то о физкультурниках на Украине. Я ответил утвердительно, хотя на самом деле ничего не нашел.
Страх подталкивал меня сменить команду: если перееду в Москву, размышлял я, будет меньше шансов, что меня разоблачат. Наметился и конкретный вариант — московский «Локомотив». Но трансферу в «Локомотив» помешал Леонид Корытный: он вызвал меня к себе и начал пугать неким компроматом, который, если я уеду в Москву, окажется в руках НКВД. Я не понимал, о каком компромате он говорит, но потом Корытный сказал: «Помнишь Турцию?» Тогда я понял, что он обо всем в курсе.
Корытный заверил меня: ничего страшного не происходит, надо просто оставаться в Киеве и выполнять его задания. Он поручил мне вредить «Динамо»: разрушать дисциплину в команде, способствовать моральной и физической деградации. Он знал, что я люблю выпить, и сказал чаще пить перед матчами. Сказал, что будет хорошо, если выпивать со мной будут и другие футболисты «Динамо».
Было очевидно, что Корытный связан с врагами (скорее всего, с троцкистами) и занимается вредительством, подрывает спортивную мощь страны. Но я был загнан в угол, у меня не оставалось выбора — только согласиться. Я сделал так, что команда проиграла ряд матчей: путал состав, настаивал, чтобы на поле выходили не лучшие игроки. Но вскоре, в июне 1937 года, Корытного арестовали. Я понял, что могу быть следующим, и еще больше запил.
###
Леонид Заковский, начальник московского НКВД, был расстрелян 29 августа 1938 года — на следующий день после того, как Щегоцкий написал свое признание.
22 сентября 1938 года был расстрелян давший первые показания против Щегоцкого Роман Чирский — начальник управления украинского общества «Динамо», бывший полковник НКВД. После своего ареста в мае того же года Чирский заявил, что «ему известно, что Щагоцкий* распространяет провокационные слухи и открыто выражает симпатию фашизму».
26 сентября 1938 года был расстрелян бывший старший майор милиции Александр Ряботенко.
Команда Киева перед матчем с турками, 1936 год
Свидетелями по делу Щегоцкого выступили начальник киевского «Динамо» Михаил Демура и пять футболистов команды: Антон Идзковский, Виктор Шиловский, Николай Махиня, Петр Лайко и Павел Комаров. Все они подтвердили, что Щегоцкий вел «разложенческую» работу в коллективе.
«Щегоцкий устраивал коллективные пьянки, заводил склоки между игроками, все это вредно отражалось на состоянии команды», — сказал на допросе Демура. В его показаниях есть конкретный пример: перед выездным матчем с московским «Торпедо» динамовцы с подачи капитана якобы две ночи играли в карты. После этого, измотанные, футболисты из Киева были разгромлены соперником — 1:5. Разложенческая работа Щегоцкого — налицо.
Свидетели подтвердили, что Константин был близок к арестованным спортивным чиновникам — в частности, к Чирскому и Корытному. «Через них получал все необходимое футболистам. Футболисты заявляли, что раньше стоило Щегоцкому позвонить, как сразу же все было. Сам Щегоцкий о прошлом отзывался так: «нет больше хороших мужиков», пытаясь этим подчеркнуть, что сейчас (когда чиновников арестовали. — Sport24) руководство относится хуже к футболистам», — сказал Демура.
Динамовец Павел Комаров вспомнил, что замечал в Щегоцком страсть ко всему буржуазному: «Он приводил такие примеры, что спортсмены в буржуазных странах обеспечены гораздо лучше, чем в Советском Союзе. Рассказывал такой случай: капитан футбольной команды «Ред Стар», с которой они играли, имеет свою автомашину, на которой приехал на стадион, где проходила игра. Доказывал, что за рубежом каждый спортсмен имеет денежные накопления и в случае, если он окажется не в состоянии больше играть, то он сможет жить на сбережения — откроет торговлю и так далее».
Следователей не смущали явные несостыковки в деле: например, Демура утверждал, что в мае–июне 1938-го команда находилась в ужасной форме и проигрывала один матч за другим — виноват в этом, естественно, был Щегоцкий. Петр Лайко, надевший после ареста Щегоцкого капитанскую повязку, утверждал то же самое, но немного про другой период — июнь–июль.
Все это было неправдой: из 18 официальных матчей за май–июль 1938 года «Динамо» выиграло 12, три завершило вничью и трижды проиграло. И, даже если бы «Динамо» действительно проиграло все матчи за тот период, это все равно расходилось с показаниями Щегоцкого: в признании он написал, что вредил команде по заданию Корытного до ареста чиновника в 1937 году.
Но в страшные годы ежовщины такие мелочи следователей обычно не интересовали.
Фото Сталина с Ежовым до и после расстрела последнего
Жизнь Щегоцкому спасло время: суд над ним по статьям о шпионаже и антисоветской пропаганде и агитации состоялся в январе 1939 года — к тому моменту Ежова на посту наркома внутренних дел сменил Лаврентий Берия. С приходом Берии масштаб репрессий резко сократился: за 1939 год по обвинению в контрреволюционных преступлениях к высшей мере наказания были приговорены 2,6 тысячи человек, за 1940-й — 1,6 тысячи.
Константин отказался от всех показаний, которые дал ранее: заявил, что написал признание под давлением, рассказал об угрозах следователя, о провокации Ряботенко и заимствовании нарратива из брошюр Заковского. Динамовцы, вновь вызванные в качестве свидетелей, в целом не отказывались от своих слов, но их формулировки стали более мягкими.
«Я не могу признать, что Щегоцкий систематически проводил разложение команды, а просто было два случая выпивки на соревнованиях, на основании которых я и давал показания о недисциплинированности Щегоцкого», — заявил Демура.
Сам подсудимый в последнем слове был краток: «В 1933 году я приехал в киевское «Динамо». Потратил много сил на укрепление коллектива футбольной команды. Заявление Чирского является ложью. Я не был врагом советской власти. Я был честным советским патриотом и честным советским патриотом остался».
Суд за недостатком доказательств прекратил дело об антисоветской агитации, а дело о шпионаже отправил прокурору на дополнительное расследование. Оттуда оно попало в ведение Особого совещания — внесудебного органа сталинской эпохи, аналога «двоек» и «троек». 10 ноября 1939 года Особое совещание вынесло вердикт: «За антисоветские связи — зачислить в наказание срок предварительного заключения. Щегоцкого из-под стражи освободить. Дело сдать в архив».
Таким образом, бывшего капитана «Динамо» все же признали виновным. Полтора года, проведенные в заключении, стали его наказанием — за несуществующее преступление. Из тюрьмы Щегоцкий вышел с опухшими ногами, перебитыми пальцами, теряющим память.
Константин Щегоцкий в старости.
Капитан «Динамо» умер в 1989 году
В мемуарах он вспоминал: «Хилый, похудевший, но счастлив, что справедливость восторжествовала, вышел я на волю. Прежде всего направился на телеграф, чтобы как можно быстрее известить мать о том, что жив, здоров и скоро увижусь с ней».
Пройдя восстановление и вылечившись, в 1940-м Щегоцкий вернулся в футбол. Вновь играл бок о бок с Идзковским, Шиловским, Махиней, Лайко и Комаровым, вновь примерил капитанскую повязку «Динамо». Во время Великой Отечественной войны работал в штабе по подготовке партизанского движения, был инструктором военно-физической подготовки отряда военизированной пожарной охраны НКВД.
19 сентября 1941 года советским войскам был дан приказ оставить Киев. Щегоцкий присоединился к колонне, которая попала под бомбардировку фашистской авиации. Прячась от немцев, он 67 дней шел болотами и хуторами, пока не вышел к своим войскам. Орден «Знак почета», которым футболиста наградили в 1937-м, еще до ареста, он сохранил, зашив в нижнем белье.
Виталий Лищинер, приемный сын Щегоцкого, вспоминал, что отец никогда не отзывался плохо о Сталине: «Я удивлялся: «Он же тебя посадил!» На что Константин Васильевич отвечал, что это разные вещи и что без вождя народов мы не выиграли бы войну против Гитлера».
* Так сказано в документе.