Этот аморальный анекдот Гоголя после похорон взбесил его знакомую. Но дети громко смеялись
Знаменитый русский классик Николай Васильевич Гоголь никогда не был душой компании. Он обладал тяжелым характером, многим казался замкнутыми и неискренним, мог нагрубить окружающим и порой даже притворялся спящим в гостях, чтобы избежать общения.
Тем не менее в редкие моменты «озарения», находясь в прекрасном расположении духа, Гоголь без проблем оказывался в центре всеобщего внимания благодаря уникальному чувству юмора. Классик обожал рассказывать анекдоты. Он делал это мастерски, входил в кураж и уже не мог остановиться, заставляя безостановочно хохотать себя и своих слушателей.
«Гоголь был, как говорится, в ударе. Два или три анекдота, рассказанные им, заставили всю компанию хохотать чуть не до слез. Каждое слово, вставляемое им в рассказы других, было метко и веско… Между прочим, услыхав сказанную кем-то французскую фразу, он заметил: «Вот я никак не мог насобачиться по-французски!» — «Как это — насобачиться?» — спросили, смеясь, собеседники. «Да так, насобачиться… другим языкам можно учиться, изучать их… и познакомишься с ними… а чтоб говорить по-французски, непременно надо насобачиться этому языку», — вспоминал актер Александр Толченов день знакомства с Гоголем.
Отличительной чертой гоголевских анекдотов было отсутствие всяких рамок. Классик любил аморальный, черный юмор и не обращал внимания на то, кому и при каких обстоятельствах он рассказывает шутку. В итоге однажды он страшно обидел свою знакомую — тетю тайного советника и писателя Владимира Сологуба.
Гоголь посетил ее во время траура — женщина оплакивала недавно почившую мать. Поначалу ничего не предвещало беды. Казалось, писатель был полон скорби. Однако очень скоро грусть ему опротивела. И тогда Гоголь решил выдать очередной анекдот.
«Входит Гоголь с постной физиономией. Как обыкновенно бывает в подобных случаях, разговор начался о бренности всего мирского. Должно быть, это надоело Гоголю: тогда он был еще весел и в полном порыве своего юмористического вдохновения», — рассказывал Сологуб.
«Вдруг он начинает предлинную и преплачевную историю про какого-то малороссийского помещика, у которого умирал единственный обожаемый сын. Старик измучился, не отходил от больного ни днем, ни ночью по целым неделям, наконец утомился совершенно и пошел прилечь в соседнюю комнату, отдав приказание, чтоб его тотчас разбудили, если больному сделается хуже. Не успел он заснуть, как человек бежит. «Пожалуйте!» — «Что, неужели хуже?» — «Какой хуже! Скончался совсем!» При этой развязке все лица слушавших со вниманием вытянулись, раздались вздохи, общий возглас и вопрос: «Ах, боже мой! Ну что же бедный отец?» — «Да что ж ему делать, — продолжал хладнокровно Гоголь, — растопырил руки, пожал плечами, покачал головой, да и свистнул: фю, фю».
Реакция последовала незамедлительно. Дети, находившиеся в комнате в тот момент, прыснули. А вот хозяйке такой анекдот очень не понравился.
«Громкий хохот детей заключил анекдот, а тетушка с полным на то правом рассердилась на эту шутку, действительно в минуту общей печали весьма неуместную», — писал Сологуб.
Прогнала ли женщина Гоголя из дома после такого, Сологуб не уточнял. Однако наверняка впредь в гости к ней писатель больше не наведывался.
«Трудно объяснить себе, зачем Гоголь, всегда кроткий и застенчивый в обществе, решился на подобную выходку. Быть может, он вздумал развеселить детей от господствовавшего в доме грустного настроения; быть может, он, сам того не замечая, увлекся бившей в нем постоянно струей неодолимого комизма», — заключал Сологуб.
