«Поляки и русские — братья навек, так считалось». Большое интервью новой звезды «Матч ТВ»: Уткин, религия, скинхеды

Александр Муйжнек

Поделиться

Комментарии

Станислава Минина признавали лучшим комментатором России и три, и два года назад, а 2022-й получился для него прорывным: первый еврокубковый финал, 1/4 на чемпионате мира, приз за лучший парный репортаж на Олимпиаде. Даже в Медиалиге Минин, по оценке Василия Уткина, «абсолютно лучший».

Стас не светится в ютубе, но уже давно узнаваем не только среди гиковой аудитории. Более того, он застал еще звезд «НТВ-Плюса» и на «Матч ТВ» теперь один из ветеранов.

А еще у Минина небанальный путь в эфир: он — сын важного российского дипломата и генконсула в Кракове, кандидат исторических наук, религиозный обозреватель «Независимой газеты» и большой знаток Польши.

Даже если вы еще не узнавали Минина по голосу, время узнать его поближе — для этого с комментатором поговорил Александр Муйжнек.

— У тебя успешное время, а было время, когда ты расставался с «НТВ-плюс». Я читал, что тебя просто выкинули. За что?

— Странная история. Получал гонорар за матчи, причем фиксированный — хотя отрабатывал больше, чем на сумму, которую мне платили. Сотрудничество (внештатное) началось где-то осенью 2012-го, а спустя два года Вася Уткин сказал, что со мной будут прощаться. Объяснили это какими-то сокращениями, такое всегда называется оптимизацией. Спорить я не стал, хотя вряд ли получал столько, чтобы как-то влиять на компанию. Мне кажется, Вася донес до меня какую-то очень общую приглаженную версию, а дело в другом.

— В чем?

— Читал, что нужно было вернуть Юрия Розанова. Паша Городницкий дважды эту версию озвучивал. Напрямую мне об этом никто не говорил.

Я вообще довольно мнительный. Был тогда на отдыхе в Греции, узнал про Розанова. Колыхнулась мысль: это сотрудник, который точно пойдет в штат, и не получится ли так, что ради этого кого-то освободят? Костя Генич мне в ответ на это написал: «Полная хрень, быть не может. Как одно с другим связано?»

Через пару дней мне позвонил Вася: «Ты на отдыхе? Перезвони, когда будет время». Я написал эсэмэс: «Ты меня, надеюсь, не увольняешь?» Не ответил. Когда я вернулся в Москву, выяснилось, что да.

— Как ты это воспринял?

— Меня это серьезно выбило психологически.

— Обиделся на Уткина?

— Вася обнадеживал: «Давай через пару месяцев попробуем вернуть, может, что-то получится». Не получилось.

Обида была скорее на обстоятельства: почему так? Понимаю, что жизнь несправедлива, но меня это никогда не касалось: если хорошо работал, у меня все получалось. Так было и на «Плюсе». Коллеги просили брать матчи, когда заболели, и я брал. Без оплаты.

— Какой у тебя был фикс?

— 15 тысяч.

— А матчей в месяц сколько?

— Могло быть десять. Там было не так четко, как сейчас на «Матче» — не знали, как меня нормально оформить. Предполагалось, что будут четыре матча по пять тысяч рублей за каждый минус налоги. Матчей получалось точно больше четырех. Но я хотел работать, и суммы мне были не принципиальны.

Состояние было близко к депрессии. Я очень переживал, ныл в соцсетях, чем не горжусь. Занудствовал, приседал Васе на уши, однажды ходил к нему в гости, комментировал с ними в паре, два раза с Дементьевым. Всегда был где-то рядом.

Безумно хотел вернуться. А вернулся уже на «Матч». Вася утверждает, что ничего для этого не делал: «Ты все сам». Но я не верю. До меня не сразу дошла очередь, но дошла — и, думаю, Вася составлял список новых комментаторов, когда уходил с «Матча» в 2016-м, и по этому списку меня позвали.

— До того ты работал на Viasat?

— Два раза с Димой Донским прокомментировал баскет и бейсбол. Хорошо хоть куда-то пробиться.

— Правила бейсбола знал?

— Ориентировался, но все равно купил на «Амазоне» книгу — очень хорошую, от американца по фамилии Махоуни, как из «Полицейской академии». Самое интересное, тот Махоуни тоже был полицейским. Бейсбол объяснял без занудства, и не только правила, но и их смысл.

Я взял подписку на МЛБ и пришел относительно подкованным. Это был матч плей-офф, четыре часа мы с Димой сидели, с трех утра до семи. Я вышел никакой и до метро дошел как-то так. А книжку ту переконвертировал и отдал Мише Мельникову.

— Куда еще пробивался?

— Благодаря Максу Сенаторову прокомментировал один матч на кабельном канале «Футбол». Но у начальника, который скрывается под псевдонимом Максим Алексеев, были свои планы. Сказал, что я не подхожу — опосредованно, не лично. Андреев там все захватил и не подпускает никого, кроме своих друзей. За тот эфир мне так и не заплатили.

С Сашей Ткачевым на Viasat комментировал финал американского университетского турнира по соккеру. Саша мне тогда помогал психологически выживать.

— Знаю, что ты вообще не пьешь. Как тогда переживал стресс?

— Вино или пиво могу — но ничего крепче. Плюс не напиваюсь. Помню свой твит: «Сложно быть и непьющим, и неверующим».

Лежал на диване часами и думал, как все хреново. Хорошо, что стал бывать в своем университете, в Центре изучения религий. Никогда не было таких близких отношений с преподавателями, как тогда. Обсуждать могли что угодно. Я даже думал какой-то курс прочитать, настолько не хватало какой-то аудитории. Искал себя: нужно было что-то рассказывать, а некому.

— Ты страдал, но Уткину не припоминал тот ход с Розановым?

— Никогда. «Спиши вон того, меня оставь», — сказать так я не мог. Это если и правда была оптимизация.

— Как ты провел 2015-й?

— Думал, что вернусь в новом сезоне. В сентябре–октябре понял: этого не будет. Начал-таки курс готовить, следил за парадом назначений коллег на «Матч». Всех поздравлял; то ли Гутцайту, то ли Нагучеву написал: «Я, наверное, уже все». Мне говорят: «Почему? Напиши Ташу Саркисяну». А я и не знал, что он на «Матче».

Попросился, Таш ответил, что я в списках. Я охренел, честно говоря. Уверен был, что можно уже забыть о «Матче», успокоился. Естественно, я в течение месяца Ташу капал на мозги: «Когда? Когда? Когда?» Я неспокойный, коллеги знают.

Когда все же устроился (тоже вне штата), каждую неделю ждал расписания с одним чувством: меня там не будет.

— Почему?

— Заклин. Это мои тараканы: как бы ты ни работал, всегда могут выгнать. Один раз такое случилось. Я сотрудничал с «Телеспортом» (тогда «Силой ТВ»), взял себе Испанию, из-за чего в какой-то момент отказался от одного эфира на «Матче». На следующей неделе меня не поставили в график, полагая, что я на «Силе» собираюсь больше работать. Это было недопонимание, оно разрешилось одним звонком.

Но давление не уходило. Я начинал нервничать, если не приходило расписание, спрашивать, будет или нет. Всех просто затрахал. Стыдно было объяснять, что с этим связано.

— Это прекратилось?

— Год назад меня приняли в штат — вот, может, тогда. Хотя еще может пробуждаться. Мне важно быть востребованным — а я ждал, что меня могут забыть.

— В конце прошлого года ты внезапно получил приз за лучший парный комментарий. За какую работу?

— Хах, хороший вопрос. Прыжки с трамплина, Олимпиада, в паре с Андреем Колгановым. Работу заметили, потому что наши взяли серебро из-за проблем с костюмами у других команд. Андрей хорошо раскрылся, а я просто работал на привычном уровне.

— Про другой зимний вид: в хоккее ты болеешь за Финляндию. Ты же точно слышал предъявы: как можно болеть за какую-то сборную, кроме наших, тем более в таком виде спорта?

— Не то что я не болел за Россию. Просто с детства, когда смотрел хоккей, не было установки «надо обязательно быть за наших». У нас и лыжники с лыжницами круто выступали, суперкоманда была у женщин. Но я воспринимал спорт как что-то интернациональное, внеграничное.

— Это благодаря жизни на две страны?

— Может, и так. Папа в хоккее болел за шведов, за Бразилию — в футболе, даже если играла с нашими. При этом из клубов — за московское «Торпедо».

Папа был советским и российским дипломатом, а в спорте — интернационалистом. Мне это передалось. Объясняю это примерно как брак на иностранке. Если ты и ее любишь, и страну, почему не совместить?

— Как у тебя началось с Финляндией?

— На каком-то турнире наши вылетели, финны в полуфинале сошлись с чехами или чехословаками. И я был за финнов. Лев на эмблеме очень нравился. До сих пор Финляндия — одна из любимых команд, никогда не пропускаю ЧМ, чтобы поболеть за нее.

— А когда Финляндия играет с Россией?

— В компании не радуюсь публично финским голам — знаю, что люди переживают. Когда Россия забивает, тоже сохраняю спокойствие.

Но люблю, когда Финляндия с Россией не встречаются — как это было на победном для финнов ЧМ-1995. Россия вдруг проиграла чехам в ¼ [финала], финны выиграли, я радуюсь, все отлично. И никто не беспокоится.

— Но в онлайне сама эта позиция вызывает хейт.

— Вызывает, да. В 2011-м после золота Финляндии на ЧМ я получил много минусов. Володя Стогниенко сказал, что это выпендреж. Но это искренние эмоции: я ждал той победы 15 лет.

— Это не вяжется с текущей российской реальностью. Очень важно, когда наши побеждают не наших, особенно на уровне сборных, и болеть за соперников — крайне непатриотично.

— Согласен, и именно хоккейная сборная так воспринимается и воспринималась. Но в 90-е годы этого не было. Мне казалось нормальным любить разные команды, игроков.

Конъюнктура поменялась, но подстраиваться каждый раз под нее не могу. Поэтому и не пишу посты в духе «Финляндия, вперед» — не нужно повышенное внимание. Тем более что мне не нравится, когда спорт избыточно политизируется.

— Главная для тебя страна, помимо России, это Польша. Первое воспоминание о ней?

— Впервые приехал туда в 1984 году, уже после военного положения. Гораздо четче из той поры помню, как впервые собирались в Польшу: московская квартира, где собраны коробки.

В первой, старой польской квартире папа отравился газом из-за утечки. Сел на кухне с полотенцем на голове и дышал. Уже потом мы переехали в дом, выданный посольством.

Помню, как разбил себе лоб. Полез смотреть снег, уже тогда редкое явление в Польше. Ударился головой о батарею, на лбу до сих пор шрам. Меня зашивали, а я кричал: «Уберите этот дурацкий шприц!»

— Социалистическую Польшу ты не застал?

— Тогда мне было три года — можно сказать, в Советском Союзе и не пожил. Но отложилось, что поляки и русские — братья навек, так тогда считалось. Единство народов соцлагеря.

В 80-е годы в Польше можно смотреть на видеомагнитофоне иностранные фильмы, переведенные на польский. Помню мультики, политику на местном ТВ. Первое, что произнес на польском, — «Ежи Попелушко». Это священник, которого убили спецслужбы.

Был период гласности. Помню закладку для книжки со словами: «Гласность. Перестройка. Демократия. Да!» Я понимал только «да», спрашивал у родителей про остальное. Они объяснили, что это хорошо, что наш президент — Горбачев. Помню его визит в Польшу.

— Каково тебе было учиться в посольской школе?

— Замечательное место. Не мажорное, это стереотип. Среди детей дипломатов, которых я знаю, не было мажоров. В отличие от детей первых русских бизнесменов — те ходили с мобильными телефонами. А у нас родители уже откладывали, понимали: вернемся — и понадобятся деньги.

В школе я учился первый, второй класс и с шестого по 10-й. На русском языке. В классе было три белоруса, три украинца. Мы говорили на одном языке, особых отличий не было. Также там учились монголы, северные корейцы.

— Вы просто знали, что на младшем потоке учится внук Ким Ир Сена, или общались?

— В футбол с ним играли, отличный парень. Напился, по-моему, на выпускном. Не знаю, что с ним сейчас. На русском корейцы говорили хуже болгар или сербов, но в математике были супер. Незашоренные дети, мы дружили.

Часто менялись учителя. Их присылали на два года, могли продлить на третий, но не дольше. И класс тасовался в зависимости от командировок родителей.

— Школы в Польше и России отличались?

— Самым сильным был контраст между 10-м и 11-м классами. В Польше новички интегрировались, быстро становились своими. Приехал к нам парень с дефектом речи, фрик. И не то что не подвергался буллингу — его таскали на все дискотеки, с ним дружили. Уверен, все комплексы он там и преодолел.

Я вернулся в Москву и потратил несколько месяцев на то, чтобы почувствовать себя комфортно. Даже рядом со знакомыми. Отстраненность сохранялась до самого выпуска.

— Каким было общение с поляками?

— Хорошим. Мы ездили на загородную базу отдыха: девять деревянных домиков и два корпуса в Скубянке. Пост, будка, еще в советские времена туда приезжали нести службу польские милиционеры с собаками. Я в 5-6 лет подходил к ним, разговаривал на польском, хотя они и русский более-менее знали. Классно было.

Видел кадры, что там произошло, ужас: все раскурочено, как будто наводнение было.

— У поляков было к тебе пренебрежение?

— Говорить по-русски мы не боялись, да и сейчас это в Варшаве безопасно. Когда в последний раз был там, мало слышал польскую речь, зато много русскую.

Возникали бытовые конфликты: например, мы хотели сами поиграть в баскетбол и выгоняли поляков с поля. Они кричали что-то типа «курва». Но это не идеология: поляки приходили назавтра и играли с нами. У них есть страх перед Россией как перед большим организмом, политической структурой. Он не вчера возник, не позавчера. Это, конечно, используют политики, это может действовать на умы. Но в жизни не проявляется нигде. Чтобы к тебе с пренебрежением отнеслись в магазине — нет, никогда.

— Тебя же однажды чуть не побили как раз у магазина.

— Это из 90-х вспомнил специфический случай. Шли вечером, нас ждали три пьяных человека с бритыми головами — скинхеды при атрибутике. Потом оказалось, что это только атрибутика и была. Мы начали сразу прикидывать: если побежим, то успеем ли перелезть через наш забор? Там ведь проволока.

На нас наехали, что мы русские — хотя без политики. Что можно было предъявить нам, 15-16-летним? Просто стычка. Они искали то ли болгара, то ли югослава, который к девушкам приставал на дискотеке. Мы простояли с ними час, обсуждали тяжелую музыку, пока они держались на ногах.

В четырех из пяти случаев нас бы, конечно, побили.

— Если бы не знал польский, то точно.

— Мы все знали, да. Нас опознали как русских, но мы разговаривали на их языке, интересы были общие. Ребята извинились. У поляков контрастная культура: два гопаря, абсолютных быдлана, говорят «курва, курва, курва», а потом видят женщину с ребенком и тормозят.

Маленький город, деревня, район — там все по полной программе. Там к пропаганде, к стереотипам люди восприимчивы. Мне повезло жить в городе, в среднем классе, с нормальным отношением.

— Я задавал этот вопрос полякам на Евро, но там все были добрые (да и обеспеченные, раз позволили себе поездку в Питер). Спрошу тебя: за что поляки ненавидят русских?

— Я бы сказал, что поляки не ненавидят русских. Думаю, у поляков есть глубинный, а иногда и не глубинный страх перед Россией, большим соседом.

— С чего он начался?

— Для нас важный период — смута, а ты у поляков спроси, кто такие Минин и Пожарский, тебе не скажут. А вот разделы Польши — да. Плюс коммунистический опыт. До войны Россия вместе с другими европейскими державами делила Польшу, а тут как бы продолжила. Польша утратила государственность в том числе из-за России.

У поляков есть недоверие. Да, может, и ненависть. Но, мне кажется, такое есть у многих небольших стран.

Это можно либо год за годом всем вместе преодолевать, либо на этом играть. Второе проще. Когда-то я много общался с польскими журналистами, пресс-атташе, другими работниками посольства. Их просили составлять дайджесты о том, что в России писали про Польшу, — а проблема в том, что не писали ничего. Для Польши Россия — важнейшая тема, там прикидывают, как любые наши события отразятся на Польше, что там Россия задумала. А в России — только что-то из ряда вон выходящее, вроде авиакатастрофы или выборов. Польша интересовалась Россией гораздо больше, чем Россия Польшей.

— Кажется, что-то изменилось.

— Этот год изменил многое.

— Русофобия в Польше есть?

— Ненависть к русским как к нации? Никогда с этим не сталкивался. Может быть, это что-то дремлющее. В турбулентное время просыпается. Мне повезло пожить там в довольно спокойное. Я в Польше никогда не видел, чтобы ко мне плохо отнеслись потому, что я русский. Чаще встречал заинтересованность — например, на рубеже нулевых-десятых: «А правда, что у вас там шестисотые мерседесы ездят исключительно?»

Не знаю, как было бы сейчас: не был ни в Польше, ни вообще в Европе с 2019-го. Мне повезло, что я все-таки не жил там в самое турбулентное время — самое начало 90-х или вот сейчас. Сейчас я не знаю, как было бы. В Кракове живет бывшая коллега, преподает русский полякам и польский русским. Ее не обслужили в украинском салоне — правда, это единственный случай.

— Три года в начале 90-х в России — это было сурово? В том числе на контрасте с Польшей.

— Было тяжело. Это иллюзия, что дипломаты — отдельная каста. Да, ездят за границу, там другая зарплата, в валюте. Но кто знал, что это надо было откладывать? Плюс, когда нет командировок, уровень жизни несравнимо ниже.

В итоге мы остались без сбережений, какие-то вещи продавали. Стояли в огромных очередях. В очереди на квартиру папа стоял лет 20 — и получил только при Евгении Примакове в 98-м, в Филях. А до того жил у моей бабушки на Бауманской.

Перед вторым отъездом в Польшу мы купили «Сникерс» и «Марс», и это был праздник. Это было излишеством. В Польше все пошло совсем по-другому.

— В чем главная разница между нами и поляками?

— Говорят, сербы ближе всего к русским. Нифига. По юмору, характеру, по реакциям поляки нам ближе. Даже книги моего любимого польского писателя про «Ведьмака» прекрасно переведены на русский — это гораздо сложнее с другими языками.

У нас сильнее был рабоче-крестьянский субстрат, у них же как некий ориентир дольше сохранялась интеллигенция, аристократия. На это как на идеал пытались ориентироваться. Это влияет на поведение в быту, но в целом мы очень похожи. Русскому понять поляка — полчаса посидеть, а если еще выпьют, то быстрее. И пьем-то мы одинаково.

— Одинаково много?

— Да. И юмор понятный. У нас общая культурная база, опыт, как бы это ни ненавидели поляки. Многие поляки еще в последнее десятилетие учили русский язык. Интересовались русской культурой. В Кракове есть подвал, где на польском написано: «Бардовский бар. Высоцкий, Окуджава».

Сильных противоречий нет, ментально мы похожи. Поэтому для меня трагичны такие отношения между странами сейчас.

— Они уже не будут прежними?

— Надеюсь, будут. Думаю, культурное тяготение, которое иногда превращается в отталкивание, удастся продолжить. Советский опыт был длительным и травмирующим для всех нас, в Польше это помнят.

В 2010-м разбился самолет с Лехом Качиньским. Дальше были полгода лучших отношений между нашими государствами. Медведев приезжал на похороны, Туск — в Катынь, Путин его принимал. На канале «Культура» показывали фильм про Катынь. Мне казалось, что это движение навстречу, но на самом деле оно шло вспять.

— Польских комментаторов ты слушал?

— ЧМ-1994 — только с ними, да и весь футбол в 90-х тоже. В некотором смысле перенял ритмику польского комментария. У меня были кассеты с записями 70-х: Олимпиада, Польша — Венгрия, и до сих пор помню тот репортаж. Как комментатор делал паузы, как он эмоционально переходит, как децибел добавляет, как хрипотца появляется. Это во мне засело. Мне казалось, что так и должен комментатор звучать.

Вася Уткин писал, что в баре видел пиратскую трансляцию с польским комментарием — и сказал, что ему понравилось. Видишь, это к вопросу о нашем сходстве. Даже штампы похожи, слова-паразиты. Поляки тоже ищут синонимы. Меня раздражает, когда вместо «очков» говорят «баллы». Нахрена, я не понимаю? А поляки точно так же стали говорить вместо «пунктов» «очек».

— Ты еще до февраля-2022 отказывался ходить на «Есть тема»?

— А меня никогда и не звали.

— Мне говорят, ты сразу посчитал это несерьезным для себя форматом.

— Ну да. Я для себя определился: если бы хотел участвовать в политическом ток-шоу, не приходил бы на спортивный канал. У меня была куча возможностей участвовать в таких передачах и на других каналах, я мог бы развиваться в эту сторону. Ходил бы на «Первый» или «Россию», говорил и писал бы о политике. Но мне больше нравился спорт.

Я не хожу на «Есть тему», потому что темы там не мои. Какими бы они ни были, я не пойду.

— На «Матче» есть сотрудники, которым не пожмешь руку при встрече?

— Я просто не всех знаю.

— Антона Анисимова знаешь?

— Не знаком с ним. Никогда не пересекались.

Рукопожатие рассчитано на публичное одобрение или неодобрение. А я не привык рассчитывать на одобрение или неодобрение.

— Как воспринял эфир с «мерзкими тварями»?

— Не он первый, не он последний. Антону захотелось так сказать.

Польша — часть моей личности, мне близка их культура, знаком язык. Я определился с этим давно. И не завишу от того, что скажет Анисимов или еще кто-то. Я научился игнорировать, если что-то мне не нравится.

«На хайпожорстве бренда не построишь». Интервью Гавриила Гордеева: уход с «Матч ТВ», звонок от Галицкого, «Асмарал»

— Ты работаешь на матче с участием поляков. Они кричат русским «курва», оскорбляют, как это было весной в стыках. Тоже проигнорируешь?

— Кстати, я же комментировал матч Польша — Швеция, но криков не слышал. Только потом узнал. Конечно, мне такое не нравится. Почему это должно мне нравиться?

— Как отнесся к отказу Польши играть с Россией?

— Плохо. Это запустило целую цепочку очень неприятных процессов. Поляки ведь знакомы с нашими игроками, многие играли в России. Понятно, что это политический жест. Но, мне кажется, сильнее было бы сыграть и показать: политика понятна, мы относимся к событиям по-разному, но все равно сыграем, потому что русские футболисты ни при чем. Они тоже делают свою работу.

Политики и так в жизни до фига. Но вопросы тут не к футболистам, а к польскому союзу. Хотя мы сталкивались со случаями, когда наших хотели отстранить, и другие спортсмены протестовали. Говорили: «Ну как? Они же тоже работают. Они такие, как мы». В теннисе вот наших оставили, играют.

Я расстроился. Мне показалось, что поляки должны над этим подняться. Карпин и сборная тут уж точно ни при чем.

— Ты обозреватель приложения к «Независимой газете» о религии. Как туда попал?

— Я религиовед по образованию. После РГГУ год работал в компании, которая производила контент для мобильных телефонов. Писал викторины и даже эротические гороскопы.

— Зачем?

— Нужды не было: родители жили за границей. Но я решил: на следующий день после университета иду работать. Мог пойти в аспирантуру, но психанул и не стал поступать. Это же не деньги. Я закончил ВУЗ, я не могу жить, чтобы меня родители кормили.

— Еще раз: эротические гороскопы?

— Да, полный бред. Писал, условно, какую позу пробовать Стрельцам в какой-то день. Абсолютно от балды.

— Сам придумывал?

— Конечно, это же все хрень. Гороскопы для идиотов.

— Дипломатия интересовала?

— В меньшей степени. Очень бюрократическая, кабинетная профессия. Не то что ты едешь в Париж, ходишь там везде.

Папа никогда не подбивал пойти по его стопам. Я думал, что продолжу работать в науке, но параллельно буду зарабатывать.

— Как возникли «НГ-Религии»?

— У приложения был очень плохой сайт, но я все равно читал. Умер Иоанн Павел II, я читал, что про это писали поляки. И вдруг написал заметку. Очень заумный текст, там было много слова «дискурс», отравленности этой академической. Ни на что не рассчитывал, но ответственный редактор Марк Смирнов ответил: «Очень интересно, давайте пообщаемся». Мы трижды с Марком все переписывали, в результате получилось совершенно не похоже на то, что я написал в первый раз.

Но Смирнов заказал еще тексты в следующий номер. В сентябре 2005-го освободилось место обозревателя, меня пригласили. Ровно перед этим газету у Березовского купил Ремчуков.

— Все еще работаешь в «НГ»?

— Номер веду раз в неделю. Уже дежурный редактор, не обозреватель. Остался, потому что всех там люблю, тяжело прощаться — это уникальный для нашей прессы раздел. Плюс тоже заработок.

— Один день в неделю посвящаешь выпуску?

— Да, а вечером приезжаю на «Матч». Сдаемся довольно рано. Условно, на поздний матч ЛЧ успеваю.

— Ты верующий человек?

— Не религиозный. Агностик.

— Это условие для того, чтобы быть хорошим религиоведом?

— Мне кажется, да. Сначала я хотел изучать историю викингов. Ходили с папой по вузам, наткнулись на религиоведение. Я был чист, у меня неверующие мама и папа. Сначала занимался мифами о конце света. Копил источники плюс учил латынь (уже надо вспоминать). Интересовался Средними веками, сужал тематику — вплоть до первого крестового похода. Это развилось в диплом и диссертацию.

Из Средних веков вырос мой фокус на католическую церковь. Про протестантов писал и англикан. Про РПЦ тоже.

— Давай как раз про нее. Какая у РПЦ сейчас роль для народа? Как получилось, что церковь стала каким-то министерствам по делам духовности?

— Это сложилось ведь еще при Петре. Тогда церковь стала частью государственного аппарата. Мы даже говорим РПЦ, аббревиатура. Звучит как название отдела. У нас часто получается, что это часть бюрократического аппарата. Почитай журналы заседания Синода, они абсолютно бюрократические: «Постановили возблагодарить Господа за умиротворение страстей. Слушали доклад преосвященнейшего владыки Арсения о нестроениях… Постановили нестроения уврачевать».

Такой кентавр получается. С одной стороны — люди искренне верующие, в том числе в духовенстве. Независимо от того, что происходит в стране, они просто знают, что должны верить, и делают это как чувствуют. Они часто бывают гибкими, человеколюбивыми и никогда не радикальными. А есть люди, которые делают карьеру в церкви. В том числе в католической. Там тоже много бюрократии. Эти люди ни единого дня не провели в приходе, не общались с верующими. Сразу были карьерными дипломатами.

«Историю скрывают, чтобы держать нас в рабстве». Самый необычный русский вратарь

«У ведущих в Европе секси-манера. Я — «своя». Знакомьтесь: звезда «Динамо ТВ» и «Что? Где? Когда?» Полина Лысенко

У нас мы чаще слышим бюрократов, фанатиков. Голос самых светлых редко слышен. И так везде, не только у нас.

— Сейчас время, когда прихожане могут находить в храме спасение, покой, понимание. Высказывания патриарха призывают к чему-то, что слабо связано с верой, нет?

— Патриарх Кирилл долгое время был очень высокопоставленным чиновником. Почти был премьер церкви, главой отдела внешних церковных связей. У Алексея был схожий бэкграунд, но немного другой характер.

Помню, как выбирали Кирилла. Его соперник Климент казался очень консервативным, будто бы при нем станет больше назидания, запретов. А Кирилл — скорее либеральный, открытый миру, интернету. Но должность может тебя менять.

Франциск пытается это делать как может. Кто-то считает, что наигранно, неискренне, а я думаю, наоборот. Он же вообще папой быть не собирался. Но важно, что Франциск был священником, епархиальным епископом. Погружался в эту историю Южной Америки, с ее бунтами, расстрелами, именно как пастырь. К нему приходили верующие. Бенедикт XVI тоже был епископом, но это ученый, библиотекарь, он вообще по-другому смотрел на мир.

Да, у Франциска могут быть позы, театральность — как у Иоанна Павла II, кстати. Плюс Франциск южноамериканец, там тяжело маску надевать, твоя сущность прорвется все равно.

— Когда ты уловил, что идет профессиональный взлет? Когда выигрывал в голосовании на форуме «Плюса»?

— Может, когда я себя попробовал в лыжах на «Телеспорте». Я их с детства смотрел, попросил их себе во время Игр-2022 — и понял, что и это тоже получается. Мне всегда важно, чтобы нашелся человек или два, которые напишут хороший отзыв. Вот у Васи Уткина практика шокового воспитания. Человека может называть говном, он считает, что от этого растут.

— Тебя называл?

— Нет. Со мной это не работает. Я к Васе попал уже состоявшимся, то есть не мальчиком: семейный человек, кандидат наук, журналист. Я и на хер могу послать.

— Уткина посылал?

— Его — нет.

Вася редко давал мне отклики. Сейчас в Академии «Матча» у меня совсем по-другому — потому что знают, что со мной работает метод похвалы. Похвалят — и я буду стремиться к тому, чтобы не снизить планку. Написал мне на форуме фанат «Сельты» Сережа Клепалов — и мне было важно не падать в его глазах, чтобы он не разочаровался.

Когда таких комментариев стало больше, я стал понимать: да, люди смотрят. Но я до сих пор считаю себя нишевым комментатором. Вот мы сидим, а меня никто не знает. Даже на Медиалиге: отработал 10 матчей, но не узнают.

— Звучит, будто хочешь, чтобы узнавали.

— Мне комфортно и так. Не знаю, что бы делал на месте Генича. Приятно было бы, но я бы такую узнаваемость не выдержал.

Несколько раз окликали на улице, один болельщик на матче Польши на Евро. Однажды — таксист, интеллигентный армянин. У меня другая структура личности: я немножко социопатичен, мизантропичен. К славе совершенно не приспособлен.

— В этом году она не накрывала?

— Нет, хотя год и правда какой-то совершенно хороший (был бы еще во всех других смыслах хороший). Все большие итальянские матчи, чемпионат мира, финал Лиги конференций, Медиалига.

Для меня какой-то прорыв случился, когда я почувствовал внутреннюю свободу. Стал ощущать, что могу говорить в эфире все. Как угодно себя вести, кричать, шутить. Делать что угодно. Всегда нравилась легкость Казанского, мне ее не хватало — а тут появилась.

— Просто за счет опыта?

— И еще я много стал думать о профессии. Обсуждать ее с теми, кто пытается стать комментатором. Я понял, насколько язык мешает раскрепоститься. Его громоздкость, засоренность, избыточность. Как много у нас лишних канцелярских конструкций.

Мне нужно было нащупать эту точку, где я могу быть собой, личностью. Сейчас я в эфире и в жизни — один человек. До этого — тоже я, но и какая-то маска.

— Ты бы отработал так много, если бы остались Нобель, Шмурнов, Казанский, Кривохарченко?

— Ни от кого не отталкивался, работал свое. Стогниенко говорил, что прошел пик своей карьеры — прокомментировал Лигу чемпионов, финал чемпионата мира. Мне тогда подумалось: странно. У меня нет карьеры, у меня работа. Вывеска мне не важна. Это покажется кокетством, но даже и без топовых матчей я бы так же и комментировал. Меня бы до сих пор не знали вообще, но пришло бы время, и я бы все равно отработал и большие матчи.

Понятно, что все на «Матче» амбициозные мужики. У нас как раньше было в фигурном катании в танцах — пока не уйдут Авербух с Лобачевой, которым все ставят самые высокие оценки, другие не выиграют.

— Я спрашивал про развитие: как оно возможно в таких застойных условиях? Кто и как спрогрессировал на «Матче»? Новых имен нет, люди случайно узнают, как классно звучит Меламед.

— Можно расти по-разному. Например, слушать коллег из других видов спорта. Мне очень помогает Губерниев. Я на него не похож, но иногда послушаю Губера на биатлоне, и у меня внутри начинается диалог. Расслабляюсь, тоже хочу добавлять реакций в репортаже, иронии.

И почему нет имен? Рад, что Митя Бажанов работал у нас. Драйв, легкость, подача, свобода — это заводит. Как и Алхазов с Филом Кудрявцевым — ты же с ними не случайно беседовал. Ты понимаешь, что такие ребята двигают комментарий дальше.

«Карпин всех нас довел. Мне казалось, что я профнепригоден». Комментатор Кудрявцев — о провальном интервью

Есть Тема Борисов. Я обратил бы внимание на Дурасова. Серега начал сильно готовиться к матчам. Он работал из южного города вторым комментатором — поехал туда за день, пропитался атмосферой и откомментировал круто. Дурас Поленова мне напоминает: оба кавээнщики, шоумены, свободны в эфире. В отличие от меня, более академичного человека.

Не считаю, что на «Матче» застой. Уходить могут те, кто устал, выработал свой ресурс или не может его найти, кому не интересно. По другим причинам тоже, но кто-то и продолжает.

— Ты хвалишь Бажанова, который, по-моему, на РПЛ работал только от бровки. А если бы был действительно востребован, может, и не перешел бы на «Сетанту».

— Митя вел эфир в студии, был на федеральном «Матче», и все это быстрее, чем у многих коллег.

Я сам распределял комментаторов на «Телеспорте» и считал, что новые ребята должны получать больше матчей, чтобы их знали. И их знали благодаря «Телеспорту».

— Класс, а «Матч» так делает?

— Это сложнее, когда есть каналы, в которых люди работают много лет, статус, фан-база, аудитория. Ты как начальник должен лавировать: одного продвинуть, другого не обидеть.

— Мне рассказывали, что в комнате «8-16» ты чуть ли не ночуешь.

— Бывало, когда матч поздний, а с утра прыжки. Какой смысл ехать? Некоторые и правда считают, что я там живу. Очень люблю нашу комнату.

— В чем была ее магия, что она значила для «Плюса»?

— Магия — в людях. Сейчас, наверное, ее нет. Это была магия людей — Уткина, Розанова, Андронова, Дементьева, который меня привел в «8-16». Мельникова, к которому я первым делом обратился на вы, а он возмутился.

— Ты остался хранителем «8-16»?

— Я слышал такое, да. Это стеб, не звание. Но да, ручки шариковые приношу, что-то убираю. Мне кажется, должен быть такой человек, который там будет. Да, ту плюсовскую магию не вернешь — но пройдут годы, и кто-то меня вспомнит как человека из «8-16».

Смерть Розанова — огромная потеря. Ему еще работать и работать, не старый был человек. Юрий Альбертович сам мне писал отзывы о моей работе, и я безумно это ценил.

Без Розанова уже все по-другому. Многих вижу в «8-16» редко: их не тянет туда.

— А тебя?

— Абсолютно точно да. Я к тебе оттуда приехал и сейчас поеду обратно. У нас будет турнир по FIFA, посмотрю. Центр изучения религий и «8-16» — два важных для меня места в Москве.

— Кто для тебя Уткин?

— Не просто начальник, а, по сути, сооснователь нового комментария. Васю можно было не любить, с ним можно было не разговаривать — но нельзя не признавать, что это был топ, что он разбирается в профессии. Сложно по масштабу с Васей сравниться. За счет этого, мне кажется, ему было легче.

Вася тяжелый, конечно. Но такой человек и не может быть простым. Со своими привычками, демонами. У Васи есть то, чего нет у многих других: почти не ошибается, когда чувствует талант. Влет. И на «Плюсе», и в школе журналистики он находил человека, который становится предметом насмешек. Либо это человека закаливает, и он становится кем-то другим, либо этот человек исчезает. При этом у Васи потрясающее чутье на людей.

А еще он доводит все свои проекты до конца. Выпускники его школы успешно сейчас комментируют.

— Уткин нужен нашему ТВ?

— Да, таких людей не хватает. В современной манере ему было бы тяжело, но не может быть по фигу, когда уходит такая личность. Я в состоянии работать, себя критиковать, знать, что получается, а что нет. Другим, новым, были бы полезны личности вроде Уткина рядом.

— Тебя прямо очень многое роднит с Уткиным: война со штампами, тяга к менторству, общие проекты, теперь вот Медиалига. Не буду говорить про эпигонство, но ты видел себя последователем Уткина?

— До твоего вопроса не задумывался. Я не мог от Васи многого не перенять. Нас по разным причинам тянет общаться с молодыми. У Васи нет семьи, для него они как дети. Я говорил ребятам в академии, что я у них учусь не меньше, чем они у меня. Мне важно не законсервироваться, чувствовать пульс жизни, не отвергать — а пытаться понять, почувствовать перемены.

Хоть я и говорил, что я мизантроп и социопат, но людей, с которыми знаком, почему-то очень люблю. Привязываюсь. Это и плохое качество тоже, может мешать. Но это возможность жить, чувствовать время.

— Медиалига-то тебе еще куда?

— Сын давно это все смотрел. И меня вдруг невероятным образом втянул, я стал комментировать. Хорошо вовлекаться в то, что интересует сына, про это как-то Слуцкий рассказывал. И это хорошее место для встречи — блогеры, рэперы, ребята из «Дома-2» и я, старый дед, которому уже за 40. Там я уже олдовым таким считаюсь.

Мы с сыном сидели на трибуне, и 2Drots забили. Я такого в жизни не видел. Дети побежали к ним с верхних мест, а те — навстречу. Я просто кайфанул от этих живых эмоций. Подписался на каналы с новостями про медиафутбол. С некоторыми блогерами познакомился. Надо мной все ржут: «Олег Майами — твой кореш». Я должен был комментировать «На Спорте» против Reality, встретил в коридоре Олега. Он снимал свой блог: «О, а вы комментатор? А что вы комментируете?» И в следующий раз уже узнал.

— Сколько футбола смотришь?

— В день один матч обязательно. В неделю, так, чтоб внимательно — пару десятков точно. Бывает, что и несколько одновременно включаю. Каждую неделю составляю себе на листе А4 список всех интересных матчей. И принципиально не узнаю счет, пока не посмотрю.

— Сколько цепляешь польских матчей?

— Несколько в туре. «Ракув» не пропускаю.

— Такая жизнь идет в ущерб семье? Представляю, выдается свободный час, а ты подрубаешь какую-нибудь Португалию на телефоне.

— Поехали в Калининград, в ресторане смотрели Лигу конференций — «Ракув» с литовской командой на телефоне у сына. Он у меня как я. Мама привыкла.

После чемпионата мира 2018 года три недели я ничего не смотрел, такой детокс. После ЧМ-2022 — наоборот: смотрел товарняк «Бетиса» и «Аталанты», потом Турцию.

Раньше еще была Австралия. Летом — ужас, когда футбола нет. Смотрел Бразилию, по пять матчей в туре в записи. Не могу без футбола, это алкоголизм.

— Как долго готовишься к репортажу?

— Часа три. Этого можно не делать. Иногда хочется полежать, почиллить. Но, мне кажется, если соблазнюсь, перестану работать добросовестно.

От синдрома переподготовки помогает регулярная практика: понимаешь, что ты подготовился не на завтрашний матч, а навсегда. Готовишься ты просто для себя, все эти исписанные листки — такая мандала буддисткая.

— Бывает, что тебя бесит комментатор?

— Бывает.

— Чем? Слабым погружением в предмет?

— Это редко. Не нравится, когда комментатору достаточно переключиться только на опасный момент — как будто ему ничего не предшествовало. Не люблю избыточность или заштампованность.

Мне важно, чтобы комментатор был в игре. Чтобы не забалтывал игру, не рассказывал что-то отвлеченное, не выливал на меня информацию. И чтобы стремился разобраться.

— Казанского как раз раздражает, когда объясняют игру.

— Совершенно с Деном не согласен. Ты не на кафедре, ты не проповедуешь, а вместе со зрителем пытаешься вникнуть. Мы не понимаем игру идеально, но стремимся.

Продвинутой статистикой кто-то пользоваться не хочет, но этот тренд на аналитику не менее важный, чем шоуменский. Узнать новое и внятно донести — на русском, а не придуманном языке — это вызов, и его надо принять. Кто-то видит, что не может в это погрузиться, не хватает знаний, и злится. Здесь я не согласен.

Может, ты ошибешься, неправильно интерпретируешь цифры, а Вадим Лукомский потом напишет, что все было не так. Допустим, это так, я прочитаю с интересом. Но я попытался объяснить.

«Мне писали: «Видишь, какой ты чмырь? На всю страну облажался!» Интервью комментатора-мема с «Матч ТВ»

— У тебя в этом сезоне всего один матч в РПЛ?

— «Факел» — «Торпедо», случайно вышло: Саня Аксенов заболел.

Так получилось, что я РПЛ не комментирую: в самом начале приходил комментировать иностранные чемпионаты. Я работал вне штата каждый день, и летать в командировки было сложно. Попросил бы Акулинина ставить меня на РПЛ, если бы захотел. Отдают предпочтение профильным, региональным. Я не сопротивляюсь РПЛ, но и не стремлюсь. Это к разговору о карьере: все будет само.

— Ну что будет на матче «Эльче» — «Кадис»? Тобой можно и там заслушаться, но ты же сам говорил про узнаваемость, а РПЛ — принципиально другой уровень известности для комментатора. Как можно туда не стремиться?

— Обрадуюсь, если меня поставят. «Факел» отработал с удовольствием. Меня еще, кстати, отправляли в кинотеатр комментировать «Зенит».

Я и сейчас получаю новую аудиторию. Ничего не должно быть обязательно. Просто боюсь, что если потребую себе РПЛ, то не буду получать итальянские матчи, а я очень люблю Италию.

Был момент, когда я совсем мог остаться в нише. Okko купил Испанию.

— Тебя звали?

— Да. Вова Стогниенко написал, хочу ли я комментировать «Эйбар» еще пять лет. Очень приятно, конечно. Меня видят только комментатором «Эйбара», спасибо.

В любом случае это был бы невыгодный переход: даже вне штата и без Ла Лиги я бы больше работал на «Матче». Навсегда остаться комментатором только Испании не хотел. Обойтись без нее — тоже вызов. Хотя я продолжаю матчей по семь в туре смотреть.

Только один матч я прямо люто хотел комментировать — когда «Реал» отыгрался с 0:2 с «Севильей» прошлой весной. Я так орал! А ребята ржали надо мной. Остальные матчи наблюдал спокойно.

— Ты один из хедлайнеров «Матча» на ЧМ: комментировал не только Польшу, но и четвертьфинал. Ждал, что так взорвешь?

— Не думал, что отработаю плей-офф — думал, максимум группа. Тут вернулись мои демоны: заранее спрашивал Акулинина, буду ли вообще комментировать ЧМ. Он сказал: «Что-то будет». Я прикинул: есть ребята в Катаре, Генич, Нагучев, всем что-то останется.

И вдруг назначили на Марокко с Португалией. Кого-то этот момент бы внутренне расслабил. А у меня — внутренняя свобода, про которую как раз говорил. Не парюсь уже. Признание получил, можно спокойно работать.

— Ты работал Польшу в группе. Почему не в 1/8 финала с Аргентиной?

— Я понимал, что это будет репортаж с места. Конечно, никак иначе. Порадовался и тому, что с Мексикой работал.

— Ты воспринимаешь критику так же чутко, как Шнякин?

— По-моему, отвечать так подробно, как он, бессмысленно. Хейтеров, которые пишут тебе, что ты говно, можно сразу отметать. Или как-то меня обвинили за то, что я рассказываю про города, а не игру. Я попросил прислать фрагменты эфира, где я говорил не про игру. Больше этот человек не появлялся.

Но многое из того, что пишут, можно исправлять. Звукорежиссер с НТВ мне писал, что я звучу слишком громко, ухожу в какие-то не те ноты. Я это улучшил.

За такими вещами слежу. Смотрю, что пишут под нарезками в ютубе. Вроде бы не писали, что комментатор — полное дерьмо, в основном отмечали приятно, порадовался. Тем, кто раньше не слышал, вроде бы зашло.

Но у меня нет никакой карьеры, только работа.

— Кто-то скажет, что ты прибедняешься. Тебе настолько близка позиция Ромы Трушечкина — отношение к комментаторству как к ремеслу?

— Абсолютно. Средневековое такое отношение: все эти соборы, витражи по такому принципу и создавались. Мишу Меламеда спрашивали тут, как он отработал ЧМ в плане комментаторского искусства. Я вот понял, что занимаюсь не артом. Комментарий может стать искусством, но сам комментатор должен относиться к нему иначе.

— «Матч» тебя в чем-то сдерживает? Есть цензура?

— Легко могу обойтись без англицизмов, вообще легко. Воспринял эти списки как квест: ну, не говори сейв (потом оказалось, что можно). «Спасение Акинфеева» — это странно звучит, поэтому надо говорить «спасает Акинфеев», «здорово сыграл». Все, не нужен англицизм.

— Лучший комментатор России?

— В этом году где-то голосовал за Шнякина. Дима много развивается как личность, не останавливается. Думает о профессии.

Митя Бажанов мог бы дорасти. Пока по совокупности качеств я бы Казанского назвал (при том, что мы с ним разные). В прошлом году я за него голосовал. Минус один: Дена мало.

— Мнение каких коллег с «Матч ТВ» тебе важно?

— Тут Мосс высказал критическое замечание по поводу моего звучания, я пока думаю. Важно мнение Шнякина, Эльвина Керимова, Олега Пирожкова. Не то что Генич и Нагучев мне не важны: они работают в другом формате. Мне интересно комментировать иначе.

— У тебя есть цель, как у Стогниенко? Финал чемпионата мира?

— Не думаю, что когда-нибудь буду комментировать финал ЧМ. Там определенный порог.

Цель — обрести максимальную свободу в эфире. Всегда считаю, что я где-то сбавил, где-то стал менее внимательным к деталям. Бесконечно улучшать свою работу.

Легендарный Пеле восторгался СССР: «В Бразилии такого нет!» Монолог Геннадия Орлова о короле футбола

«Кто не был в Париже, ничего не потерял». Сползание в СССР, «Матч ТВ» и критика — интервью с голосом финала ЧМ-2022

Комментатору Николаю Озерову — 100 лет. Он останавливал самолеты, его обожал весь СССР